Немного о Bloodborne в реальной истории
Мясо и делирий
Недавно на Boosty мы перешли за отметку в 40 бустеров, и это значит, что нас всех ждет большой разбор Bloodborne на кирпичики. Отметить это событие и таким образом поблагодарить читателей и зрителей я захотел небольшим познавательным тредом в твиттере. Для удобства я также публикую его здесь.
В общем, сейчас я попробую рассказать, почему Bloodborne — не только Лавкрафт и синтоизм, но и интересный взгляд на историю медицины, который служит неплохим окном в субъективный опыт горожанина XIX века.
Регулярно в Bloodborne вы часто будете слышать что-то о запахе. Слово “вонь” (stench в оригинале) присутствует в описании предметов вроде сета Гаскойна:
“Hunter attire worn by Father Gasoigne.
Similar to hunter garb created at the workshop, only these are tainted by a pungent beastly stench that eats away at Gascoigne.
“Father” is a title used for clerics in a foreign land, and there is no such rank in the Healing Church”
Или обугленной одежды:
One of the staple articles of hunter attire, fashioned at the workshop.
A product of the scourge of the beast that once plagued Old Yharnam and culminated in the town’s fiery cleansing.
Designed to be highly resistant to fire. Wearers of this attire hunted down victims of the scourge who survived the raging flames and stench of singed blood”
Вашу “вонь” комментируют враги в ранних локациях, о вонючей крови говорит Людвиг после битвы. Характерно, что о зловонии чаще всего говорят либо по отношению к зверям, либо к крови.
В церкви Идона — одном из относительно безопасных мест до какого-то времени — нас встречает безумный, но безвредный житель. Он не узнает нас по запаху из-за благовоний, расставленных вокруг. Он говорит, что в этот раз плохо будет даже тем, кто заперся дома. Запах благовоний отгоняет чудовищ.
Very sorry, the incense must’ve masked your scent…
They’ll be safe here. The incense wards off the beasts.
Все это может казаться выдумкой для сеттинга, но на самом деле это крайне достоверная картина мира для жителей Лондона и Эдинбурга XIX века. Дело в том, что тогда не была принята в качестве основной микробная теория болезней — о вирусах человечество вовсе узнает в 1890-х. Вместо этого была распространена теория миазм. Где люди болеют? Там, где плохо пахнет. Плохой запах — источник холеры, бубонной чумы, хламидий, лихорадок, расстройств желудка, сна, настроения и бог знает чего еще. Страшнейшим считался ночной воздух — его буквально так и называли на английском, night air. С заходом солнца он превращался в яд. Во всяком случае, в это верила куча людей. Наверное, если плохой запах вреден, то приятный запах полезен?
Так появился один из модных аксессуаров эпохи — маленькая уксусница. В них размещались пропитанные уксусом губки, чей аромат следовало вдыхать во время прогулки по особо вонючим районам. Чтобы не заразиться. Выглядели они примерно так:
Масштаб и хаотичность эпидемий сопровождало полное непонимание механизмов заражения среди населения. Кто-то писал, что нужно все наглухо закрывать, но тогда типичные жилые здания не имели хорошей вентиляции, так что многие горожане спали в сырых просторных гробах, и все равно заболевали. Запах оставался единственной надежной мерой болезненной угрозы.
Помимо уксуса и благовоний (особенно у знати) нередко разводились костры. Расцвет чумы обычно поднимал ксенофобские настроения — и в Bloodborne по нашему запаху в нас распознают незваного гостя.
Незнакомо пахнешь — несешь болезни.
Но откуда вонь исходила на самом деле и как в итоге победили постоянные эпидемии?
Очень хорошее представление об этом дает книга Animal Cities: Beastly Urban Stories — одна из лучших найденных мной книг по теме, не считая классическую Purity & Danger Мэри Дуглас, но о ней позже. Эдинбург и Лондон пострадали от того, что урбанизация и повышение плотности населения наслоились на образ жизни, предполагающий наличие скота, а также массовость мясных рынков и угольного топлива.
Чрезмерная плотность и отсутствие нормальных канализаций = постоянные болезни.
…it was, primarily, the sense of smell that engaged the would-be social reformers; this was because of its apprehension as a pervasive and invisible presence that was difficult to regulate. By the 1830s, animal and human wastes were, as a result, an increasingly important focus of attention. Accumulated waste that earlier had been perceived as an unpleasant but unavoidable reality of life in the city now seemed evidence of a vicious, even murderous, disregard for life. Bodily wastes were seen no longer simply as byproducts of the life process, but as animated and hostile filth that would, given
the chance, attack the body itself.
В Лондоне количество лошадей увеличилось с 11 000 в начале века до 300 000 к 1900-му году, несмотря на железные дороги и первые автомобили. Других животных целыми стадами вели по главным улицам на мясные рынки вроде Смитфилда (вполне дожившего на наших дней) в центре города.
Оттуда — на крохотные скотобойни в соседних домах.
Смитфилд вобрал в себе весь ужас мясного производства: все орут, кругом дерьмо. Скотобойни — импровизированные, кустарные — окружали такие рынки и стали нехитрым, но прибыльным бизнесом. По крайней мере, это мясо точно свежее; в том же Эдинбурге со свежестью мяса были такие большие проблемы, что начали вводить серьезные запретительные меры. А в Лондоне в те времена насчитывалось 1500 частных скотобоен. Почти весь их бизнес сосредотачивался на обслуживании покупателей в Смитфилде. Но только ли на мясо продавались животные на таких рынках? В Bloodborne мы собираем кровь как валюту и материал, части тел или органы в качестве ресурсов. То же самое было и на рынке. В год обрабатывалось около 800 000 галлонов животной крови, обычно для удобрений или красок. А еще ее пили и переливали людям для лечения.
В английском такая процедурая называется Xenotransfusion, в Bloodborne ее полный аналог называется Blood Ministration. В истории такую процедуру одним из первых предложил французский монах, что иронично. Первое переливание у Жана-Батиста Дени было крайне успешным. После второго пациент умер. Такой сценарий в исторических свидетельствах того времени был весьма распространен: одно переливание приводит к улучшению состояния, второе — к смерти; кто-то попробовал экспериментальное лекарство, а затем переборщил с дозой, раздав все членам семьи и двум собакам — хоронили трех из пяти.
Времена и так были неспокойные, и люди очень нередко сходили с ума или зарабатывали неврозы, да и поводов нервничать помимо постоянного городского шума было предостаточно. Кто-то развивал гуморальные теории, кто-то говорил, что окна на ночь надо закрывать, другие — что надо открывать. Мясо обязательно надо есть, и вином еще запивать — нет, подождите, нужна совершенно другая диета. В конце концов, в нашей пшенице есть галлюциногенный грибок. Тем не менее, вXIX веке уже была какая-то зачаточная психиатрия — тогда специалистов называли алиенистами. Так вот, в Италии тогда полюбили переливать кровь ягнят пациентам алиенистов — якобы черты спокойного животного перейдут человеку. А раз ягнята у нас по Библии спокойные и милые, то и человеку станет поспокойнее.
Еще активно продавали кости (неимоверно вонючие, судя по записям). Их размалывали в порошок и использовали не только для удобрений, но и для производства спичек — там содержится фосфор. В Bloodborne есть костяной пепел, усиливающий выстрелы из огнестрела, так что тут совсем все хорошо сходится.
According to the workshop, this is a special bone marrow ash collected from Hemwick Charnel Lane.
Давайте зафиксируем, что мы имеем к этому моменту. Куча страдающих от постоянных болезней и эпидемий людей живет во все более плотно застраиваемых городах, кругом кровища, дерьмо, мясо и звери, чужаков не любим, все воняет. А еще все они постепенно сходят с ума и лечатся кровью.
Перейдем от мяса к лекарям. Эдинбург в то время стал одной из медицинских столиц, в том числе благодаря медицинским училищам и своему университету. Что это значит? Что туда свозили трупы со всей страны. С ними была вечная проблема — то церковные запреты, то тела разлагались, а запрет снимался долго. Но в XIX веке уже образовался определенный порядок в Европе — одни тела можно было использовать в качестве экспонатов анатомического театра, другие — нельзя. В случае Эдинбурга, например, на стол к молодым ученым отправлялись тела казненных.
Возможно, вы уже догадались, что у утаскивающих вас снэтчеров в Bloodborne тоже был свой исторический прототип. Тела неплохо продавались, материал для лекций нужно было регулярно обновлять. В основном раскапывались свежие могилы. Эти преступники на английском тоже называются body snatchers — похитители тел. В истории Эдинбурга есть известная мрачная страница под названием “Уэст-портские убийства”. Ирландские иммигранты Уильям Бёрк и Уильям Хэр совершили 16 убийств, чтобы продать тела на препарирование известному шотланскому хирургу Роберту Ноксу, который вел частные курсы анатомии и был чем-то вроде местной знаменитости.
Параллель с Эдинбургом и его университетом в Bloodborne проходит через место, куда вас забирают снэтчеры — деревня Яаар’гул, территория школы Менсиса. Там же тоже кругом кадавры, катафалки и похоронный транспорт, мертвые тела. И цепи на гробах — для защиты, чтобы никто не вскрыл и не утащил тело. Подобным образом, кстати, защищали тела родных и англичане с шотландцами. Гробы помещались либо на большую глубину, либо в специальные решетки, частично вкопанные в землю. Некоторые образы Менсиса, кстати, достаточно точно повторяют устройство анатомического театра.
Еще забавная история происходит в DLC, где мы встречаем различных пациентов, издающих капающие звуки и говорящие о шуме воды. Вода в Bloodborne — символ перехода между слоями “снов”, о чем я говорил в видео. И здесь тоже прослеживаются определенные параллели.
Подавляющее большинство седативов и средств, устраняющих боль и тревогу, в то время разрабатывалось на основе опиатов или подобных веществ. Морфий, лауданум, опиум, героин. Английская литература сохранила опыты переживания использования и делирия, вызванного такими лекарствами.
Например, Уильям Эрнст Хенли в “больничном” цикле описывает действие анестезии, и его drip-drip-dropping повторяется пациентами в DLC. Томас де Квинси в “Исповеди англичанина, употреблявшего опиум” пишет о городе так, словно он плывет по морю. Представьте, что таких пациентов у вас пол-города.
At the barren heart of midnight,
When the shadow shuts and opens
As the loud flames pulse and flutter,
I can hear a cistern leaking.
Dripping, dropping, in a rhythm,
Rough, unequal, half-melodious,
Like the measures aped from nature
In the infancy of music;
Like the buzzing of an insect,
Still, irrational, persistent . . .
I must listen, listen, listen
In a passion of attention;
Till it taps upon my heartstrings,
And my very life goes dripping,
Dropping, dripping, drip-drip-dropping,
In the drip-drop of the cistern.
Подытожить хотелось бы возвращением к Мэри Дуглас и ее книге “Чистота и опасность”. Дуглас рассматривала нечистоты и грязь как “вещество не на своем месте”. “Загрязняющий среду человек всегда неправ”. Там, где появляется грязь, появляются границы приемлемого.
Суть догматического конфликта в мире Bloodborne с религиозными и академическими схизмами вращается вокруг того, что считать панацеей, а что — нечистотами. Отсюда же идут “Нечистокровные”, пепельная кровь (отсылка к холере, кстати!), неоднозначное отношение к древней крови. Кто-то и вовсе пытается выпутаться из ее телесных оков, пытаясь вырастить у себя новые глаза.
P.S. Если вам нравится, что вы прочитали, и вам хочется меня поддержать, сделать это можно здесь: https://boosty.to/j_calavera
